Кивинов Андрей - Улицы Разбитых Фонарей 15
Кивинов Андрей
Куколка
Пролог
1976 год
— Мужик, двадцать копеек дай! Выручи. Помираем — трубы горят.
— Не помрете, отцы святые. На вас дрова возить можно.
— Тьфу, е... — Женька проводил туманным взглядом жадного прохожего, облизал
сухие губы и повернулся к приятелю. — Ну и видуха у тебя, Серый. Здрасьте, я
ваша тетя.
— У тебя не лучше. Советская власть плюс электрификация всей страны. Героически
посидели. Редкостный кайф.
— По поводу чего пили-то, помнишь?
— Извини, вспоминать больно. Попозже чуток спроси.
— Все, на хер, последний раз. Иначе не дотянем до коммунизма.
Женька кряхтя опустился на бетонный поребрик тротуара и трясущимися пальцами
потер виски. Повод, повод. Слабое утешение сегодняшнему отходу. Хлестали без
всякого повода. Появилась деньга, ну и... Ваше здоровье, товарищ.
Он пошарил по карманам заношенного клетчатого пиджака и достал надломленную
«Приму» без фильтра. Доломав сигарету, прикурил. Серега уселся рядом.
— Зря бормотуху с водярой мешали.
Женька не ответил. Серый после каждого «штопора» плакался про смешение напитков
надеясь, что его поймут и посочувствуют. «Конечно, конечно, старичок, «ершик» —
штука такая...»
Глушить начали с утра, дома у Сереги. Он толкнул у магазина том Дюма — хватило
на пару пузырей «Молдавского розового». Потом Женька пошарил по закромам и
отыскал на антресолях клад — военные зимние ботинки, вполне пригодные к
эксплуатации. Ботинки потянули на две «Пшеничных» и банку рыбного паштета.
Продолжили на природе — в садике средней школы. Школьники на каникулах,
садик—райский уголок. Кто-то все ж помешал и в «раю». Утром Женька заметил
опухоль на костяшке указательного пальца.
— Серый, с кем это я?
— Валька с тридцатого дома подкатил. У него сушняк домашний был. В канистре.
Ничего штучка.
— И за что я его?
— Да он сам, козлина - на рожон полез. Кажется. А может, ты. Да ладно, вы после
помирились.
Женька выбросил окурок и лег на газон, примыкающий к тротуару.
— У тебя точно нет? Хоть на пиво? Серый еще раз вывернул карманы.
— Голяк, как в гастрономе после ревизии.
— Может, у Вальки есть? Сползай.
— Вальку супруга за волосы вечером из садика уволокла. Пролетаем.
— Сдохнем же, у меня уже пульса нет.
— Блевани, полегчает.
— Нечем. Паштет не залежался. Попробуй еще стрельнуть. Бог не фраер, дадут. Хоть
копеек сорок.
Серега поднялся с поребрика и побрел клянчить мелочь. Прохожие, заметив его
качающуюся фигуру, отворачивали глаза и ускоряли шаг. Добровольный взнос в фонд
спившегося строителя светлого будущего — не самая заманчивая перспектива.
Нажрутся как сволочи, а утром клянчат на опохмелку. Будто им насильно водку
вливали. Почему таких не свозят на необитаемый остров и не оставляют навечно?
Прохода нет от пьяни.
Серега вернулся через десять минут, сжимая в тощей ладони гривенник.
— Копейки до «маленькой» не хватает. Пошли, Зинка нальет.
— Зинку выгнали позавчера. БХСС пиво проверил. Пятьдесят процентов воды. А новую
бабу я не знаю.
— Уговорим, пошли. Не человек, что ли? Женька, не вставая с газона, достал из
нагрудного кармана маленькое зеркальце с отколотым уголком. Жуть. Лицо опухло,
как будто он только что подвергся нападению целого роя пчел. В левом глазу
лопнули сосуды, и глаз превратился в вишню.
Женьке было тридцать пять, но выглядел он на полтинник. Врач-сосед сказал, что
если он будет продолжать пить такими же темпами, то до сороковника не дотянет.
Каждый раз, просыпаясь после возлияния,
Женька обещал себе, что это все, в последний ра
